За все время их знакомства он так и не смог понять, как может любить ее, хотеть ее, спать с ней… Общаться с ней интересно, его забавляли ее странности… Но находиться с ней рядом было тяжело, что-то черное в ней всегда высасывало его до дна. Ему было хорошо и плохо с ней. После нее он приезжал домой и некоторое время даже не мог разговаривать ни с кем. Она стояла пред ним на коленях, когда он уходил от нее, рыдая, и, уже очутившись дома, в объятиях другой, он знал, что она все еще плачет. Она была словно камень на дороге, словно вода, которая размывает землю, на которой он стоит. Чувство досады и участившиеся истерики вызывали в нем болезни, к тому же он любил другую женщину и хотел остаться с ней. И, конечно, остался.

Но эта странная женщина-ребенок, женщина-вода, со своей темной энергией, со своим безволием, грустью, переменчивостью и постоянными сомнениями в жизни и в мире, — она так и осталась в нем. Она осталась в нем, как камень на дороге, как осколок полной сомнений и сумашествия ночи, куда он на какое-то время попал, и которая окутала его своей темнотой, где не было никакого вектора, никакого стремления, никакого смысла. А была только бездумная тяга к тому, что его убивало.

Он остался со СВОЕЙ женщиной, которая заслужила его любовь своим терпением, преданностью, ожиданием, волей. Победа ее была заслуженной и он уважал и любил ее в том числе и за это. Но в то же время он нередко думал, что могло бы случиться, если бы он остался с другой. Он был уверен, что они не смогли бы жить вместе, но вдруг… вдруг?
И призраки несбывшегося вставали перед ним. Тем более, что у них мог родиться ребенок, но он не допустил этого. А ведь тогда ей так хотелось этого ребенка…

Он совершенно не понимал, как может любить ее,-сейчас он даже не видел в ней ничего привлекательного. Зато он отлично помнил, какими голодными глазами она смотрела, когда встречала его, приехавшего к ней утром в мороз или в дождь, замерзшего, промокшего.

…Он лежал на кровати совершенно умиротворенный — настолько, что больше на свете ему ничего не было нужно. Комната была пуста, в ней не осталось никаких следов пребывания женщины-ошибки, женщины-каприза, женщины-препятствия. Хотя нет, остался один-совсем маленький, едва заметный: след укуса на шее, след с крошечной кровавой аурой. Этой ночью она высосала из него все — и ему никогда не было так хорошо и так плохо. А сейчас ничего не имело значения, и он лежал на постели, словно опавший лист или отражение облаков в воде…